Неточные совпадения
— Ну, Христос с вами! отведите им по клочку
земли под огороды! пускай сажают капусту и
пасут гусей! — коротко сказала Клемантинка и с этим словом двинулась
к дому, в котором укрепилась Ираидка.
Не
к добру повела корысть козака: отскочила могучая голова, и
упал обезглавленный труп, далеко вокруг оросивши
землю.
А уж
упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская
земля!» И понеслась
к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской
земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.
Самгин почувствовал, что это на него
упала мягкая тяжесть, приплюснув его
к земле так, что подогнулись колени.
Взлетела в воздух широкая соломенная шляпа,
упала на
землю и покатилась
к ногам Самгина, он отскочил в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит в двух десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича; в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в дверь, горничная будила его
к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой
земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
Он видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает под ноги себе мужчин, женщин; они приседали,
падали, ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился
к фронту, упираясь в
землю одной ногой и руками; видел, как люди умирали, не веря, не понимая, что их убивают.
Она стояла, прислонясь спиною
к тонкому стволу березы, и толкала его плечом, с полуголых ветвей медленно
падали желтые листья, Лидия втаптывала их в
землю, смахивая пальцами непривычные слезы со щек, и было что-то брезгливое в быстрых движениях ее загоревшей руки. Лицо ее тоже загорело до цвета бронзы, тоненькую, стройную фигурку красиво облегало синее платье, обшитое красной тесьмой, в ней было что-то необычное, удивительное, как в девочках цирка.
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз
пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились
к берегу погреться горячим дыханием
земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
Не раз содрогнешься, глядя на дикие громады гор без растительности, с ледяными вершинами, с лежащим во все лето снегом во впадинах, или на эти леса, которые растут тесно, как тростник, деревья жмутся друг
к другу, высасывают из
земли скудные соки и
падают сами от избытка сил и недостатка почвы.
Величайшие русские гении боялись этой ответственности личного духа и с вершины духовной
падали вниз, припадали
к земле, искали спасения в стихийной народной мудрости.
— Что это, я
спала? Да… колокольчик… Я
спала и сон видела: будто я еду, по снегу… колокольчик звенит, а я дремлю. С милым человеком, с тобою еду будто. И далеко-далеко… Обнимала-целовала тебя, прижималась
к тебе, холодно будто мне, а снег-то блестит… Знаешь, коли ночью снег блестит, а месяц глядит, и точно я где не на
земле… Проснулась, а милый-то подле, как хорошо…
Он
падал на
землю, не прилипая
к ней, ветер крутил его, и вскоре поднялась совершенная метель.
О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого,
пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на
земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на
земле, а, стало быть, когда-нибудь и
к нам перейдет и воцарится по всей
земле, как обещано».
— Мой Господь победил! Христос победил заходящу солнцу! — неистово прокричал он, воздевая
к солнцу руки, и,
пав лицом ниц на
землю, зарыдал в голос как малое дитя, весь сотрясаясь от слез своих и распростирая по
земле руки. Тут уж все бросились
к нему, раздались восклицания, ответное рыдание… Исступление какое-то всех обуяло.
Ну, фрак, белый галстук, перчатки, и, однако, я был еще бог знает где, и, чтобы
попасть к вам на
землю, предстояло еще перелететь пространство… конечно, это один только миг, но ведь и луч света от солнца идет целых восемь минут, а тут, представь, во фраке и в открытом жилете.
Часов в 9 утра мы снялись с бивака и пошли вверх по реке Билимбе. Погода не изменилась
к лучшему. Деревья словно плакали: с ветвей их на
землю все время
падали крупные капли, даже стволы были мокрые.
Часа через полтора могила была готова. Рабочие подошли
к Дерсу и сняли с него рогожку. Прорвавшийся сквозь густую хвою солнечный луч
упал на
землю и озарил лицо покойного. Оно почти не изменилось. Раскрытые глаза смотрели в небо; выражение их было такое, как будто Дерсу что-то забыл и теперь силился вспомнить. Рабочие перенесли его в могилу и стали засыпать
землею.
К утру ветер начал стихать. Сильные порывы сменялись периодами затишья. Когда рассвело, я не узнал места: одна фанза была разрушена до основания, у другой выдавило стену; много деревьев, вывороченных с корнями, лежало на
земле. С восходом солнца ветер
упал до штиля; через полчаса он снова начал дуть, но уже с южной стороны.
Потому ли, что
земля переместилась в плоскости эклиптики по отношению
к солнцу, или потому, что мы все более и более удалялись от моря (вероятно, имело место и то и другое), но только заметно день удлинялся и климат сделался ровнее. Сильные ветры остались позади. Барометр медленно поднимался, приближаясь
к 760. Утром температура стояла низкая (–30°С), днем немного повышалась, но
к вечеру опять
падала до — 25°С.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками в беспорядке лежат на
земле. В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и
падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились
к ручью и пошли по гальке.
Утром меня разбудил шум дождя. Одевшись, я вышел на улицу. Низко бегущие над
землей тучи, порывистый ветер и дождь живо напомнили мне бурю на реке Билимбе. За ночь барометр
упал на 17 мм. Ветер несколько раз менял свое направление и
к вечеру превратился в настоящий шторм.
— Ну, старина, пора и нам соснуть часок, — обратился я
к своему спутнику, но Дерсу уже
спал, прислонившись
к валежине, лежащей на
земле около костра.
В отдаленье темнеют леса, сверкают пруды, желтеют деревни; жаворонки сотнями поднимаются, поют,
падают стремглав, вытянув шейки торчат на глыбочках; грачи на дороге останавливаются, глядят на вас, приникают
к земле, дают вам проехать и, подпрыгнув раза два, тяжко отлетают в сторону; на горе, за оврагом, мужик пашет; пегий жеребенок, с куцым хвостиком и взъерошенной гривкой, бежит на неверных ножках вслед за матерью: слышится его тонкое ржанье.
Но уже склонились
к темному краю
земли многие звезды, еще недавно высоко стоявшие на небе; все совершенно затихло кругом, как обыкновенно затихает все только
к утру: все
спало крепким, неподвижным, передрассветным сном.
Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились — она
упала на колени… Я не выдержал и бросился
к ней; но едва успела она вглядеться в меня, как откуда взялись силы — она с слабым криком поднялась и исчезла за деревьями, оставив разбросанные цветы на
земле.
По его словам, если после большого ненастья нет ветра и сразу появится солнце, то в этот день
к вечеру надо снова ждать небольшого дождя. От сырой
земли, пригретой солнечными лучами, начинают подыматься обильные испарения. Достигая верхних слоев атмосферы, пар конденсируется и
падает обратно на
землю мелким дождем.
Приближалась осень. Листва на деревьях уже стала
опадать на
землю. Днем она шуршит под ногами, а вечером от росы опять становится мягкой. Это позволяет охотнику подойти
к зверю очень близко.
И вдруг, согнувшись, над лопатой, он замолчал, замер; я присмотрелся
к нему — из его маленьких, умных, как у собаки, глаз часто
падали на
землю мелкие слезы.
Там нагнулася, покачнулася,
Опрокинула, ведьма, легок челн,
Муж-от якорем на дно пошел,
А она поплыла скоро
к берегу,
Доплыла,
пала на
землюИ завыла бабьи жалобы,
Стала горе лживое оказывать.
Зайца увидишь по большей части издали, можешь подойти
к нему близко, потому что лежит он в мокрое время крепко, по инстинкту зная, что на голой и черной
земле ему, побелевшему бедняку, негде спрятаться от глаз врагов своих, что даже сороки и вороны
нападут на него со всех сторон с таким криком и остервенением, что он в страхе не будет знать, куда деваться…
Когда же выводка поднимается вся вдруг, то тетеревята летят врознь, предпочтительно
к лесу, и, пролетев иногда довольно значительное пространство, смотря по возрасту и силам,
падают на
землю и лежат неподвижно, как камень.
Дойдя до холмика, они уселись на нем все трое. Когда мать приподняла мальчика с
земли, чтобы посадить его поудобнее, он опять судорожно схватился за ее платье; казалось, он боялся, что
упадет куда-то, как будто не чувствуя под собой
земли. Но мать и на этот раз не заметила тревожного движения, потому что ее глаза и внимание были прикованы
к чудной весенней картине.
Мы сняли с себя ружья и прислонили их
к дереву, затем принялись ломать сухие сучья. Один сучок
упал на
землю. Я наклонился и стал искать его у себя под ногами. Случайно рукой я нащупал большой кусок древесного корья.
В это мгновение я увидел другого орлана, направляющегося
к той же лиственице. Царственный хищник, сидевший на дереве, разжал лапы и выпустил свою жертву. Небольшое животное, величиною с пищуху, полетело вниз и ударилось о
землю с таким шумом, с каким
падают только мертвые тела.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись в лес, то вдруг припадали
к земле и, казалось, хотели проникнуть в самый огонь. Кверху от костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали в воздухе, другие
падали и тотчас же гасли на мокрой
земле.
Досада взяла меня. Я рассердился и пошел обратно
к соболиному дереву, но вяза этого я уже не нашел. Сильное зловоние дало мне знать, что я
попал на то место, где на
земле валялось мертвое животное, Я еще раз изменил направление и старался итти возможно внимательнее на восток. На этот раз я
попал в гости
к филину, а потом опять
к каменной глыбе с россыпью.
Подъезжая
к ней, мы опять
попали в урему, то есть в пойменное место, поросшее редкими кустами и деревьями, избитое множеством средних и маленьких озер, уже обраставших зелеными камышами: это была пойма той же реки Белой, протекавшей в версте от Сергеевки и заливавшей весною эту низменную полосу
земли.
И вдруг ему начинало представляться, что оно у него как бы внизу, — самые деревья как будто бы растут вниз, и вершины их словно купаются в воздухе, — и он лежит на
земле потому только, что
к ней чем-то прикреплен; но уничтожься эта связь — и он
упадет туда, вниз, в небо.
Героем моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда он станет причащаться, его
опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он подошел
к чаше и повторил за священником: «Да будет мне сие не в суд и не в осуждение», — у него задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в
землю и стал горячо-горячо молиться, что бог допустил его принять крови и плоти господней!
Оставшись одна, она подошла
к окну и встала перед ним, глядя на улицу. За окном было холодно и мутно. Играл ветер, сдувая снег с крыш маленьких сонных домов, бился о стены и что-то торопливо шептал,
падал на
землю и гнал вдоль улицы белые облака сухих снежинок…
Все еще вперед — по инерции, — но медленней, медленней. Вот теперь «Интеграл» зацепился за какой-то секундный волосок, на миг повис неподвижно, потом волосок лопнул — и «Интеграл», как камень, вниз — все быстрее. Так в молчании, минуты, десятки минут — слышен пульс — стрелка перед глазами все ближе
к 12, и мне ясно: это я — камень, I —
земля, а я — кем-то брошенный камень — и камню нестерпимо нужно
упасть, хватиться оземь, чтоб вдребезги… А что, если… — внизу уже твердый, синий дым туч… — а что, если…
Ходишь по
земле туда-сюда, видишь города, деревни, знакомишься со множеством странных, беспечных, насмешливых людей, смотришь, нюхаешь, слышишь,
спишь на росистой траве, мерзнешь на морозе, ни
к чему не привязан, никого не боишься, обожаешь свободную жизнь всеми частицами души…
— Еще бы он не был любезен! он знает, что у меня горло есть… а удивительное это, право, дело! — обратился он ко мне, — посмотришь на него — ну, человек, да и все тут! И говорить начнет — тоже целые потоки изливает: и складно, и грамматических ошибок нет! Только, брат, бесцветность какая, пресность, благонамеренность!.. Ну, не могу я! так, знаешь, и подымаются руки, чтоб с лица
земли его стереть… А женщинам нравиться может!.. Да я, впрочем, всегда
спать ухожу, когда он
к нам приезжает.
— А потом я нашел в тех фейверках едкую
землю; такая, что чуть ее
к телу приложишь, сейчас она страшно тело
палит.
— Что это, папочка? — спросила опять Лена, вглядываясь, как мужик повернул соху и стал удаляться, ведя новую борозду по другому краю полосы. Новое деревцо, уже наклонившееся
к земле,
попало под железо, судорожно метнулось, задрожало и тихо свалилось на пашню…
Представьте себе большой двор, шагов в двести длины и шагов в полтораста ширины, весь обнесенный кругом, в виде неправильного шестиугольника, высоким тыном, то есть забором из высоких столбов (
паль), врытых стойком глубоко в
землю, крепко прислоненных друг
к другу ребрами, скрепленных поперечными планками и сверху заостренных: вот наружная ограда острога.
Это были поэмы Пушкина. Я прочитал их все сразу, охваченный тем жадным чувством, которое испытываешь,
попадая в невиданное красивое место, — всегда стремишься обежать его сразу. Так бывает после того, когда долго ходишь по моховым кочкам болотистого леса и неожиданно развернется пред тобою сухая поляна, вся в цветах и солнце. Минуту смотришь на нее очарованный, а потом счастливо обежишь всю, и каждое прикосновение ноги
к мягким травам плодородной
земли тихо радует.
Надо мною звенит хвойный лес, отряхая с зеленых лап капли росы; в тени, под деревьями, на узорных листьях папоротника сверкает серебряной парчой иней утреннего заморозка. Порыжевшая трава примята дождями, склоненные
к земле стебли неподвижны, но когда на них
падает светлый луч — заметен легкий трепет в травах, быть может, последнее усилие жизни.
Тишь, беспробудность, настоящее место упокоения! Но вот что-то ухнуло, словно вздох… Нет, это ничего особенного, это снег оседает. И Ахилла стал смотреть, как почерневший снег точно весь гнется и волнуется. Это обман зрения; это по лунному небу плывут, теснясь, мелкие тучки, и от них на
землю падает беглая тень. Дьякон прошел прямо
к могиле Савелия и сел на нее, прислонясь за одного из херувимов. Тишь, ничем ненарушимая, только тени всё беззвучно бегут и бегут, и нет им конца.